Рацевич Степан (Стефан) Владимирович - Прошедшие Вятлаг - Все о Вятлаге

  Первая подкомандировка седьмого лагпункта – так называлась новое место моего заключения, таков был адрес прибывших из Кирова эшелоном не осужденных еще эстонцев, латышей, литовцев, русских с ярлыком контрреволюционеров и врагов народа.
  У вахты нас поджидают какие-то начальники в белых полушубках, руководящие лица лагпункта из заключенных, носящих довольно меткое наименование - «придурки»: нарядчики, работники КВЧ (культурно-воспитательная часть), заведующий каптеркой, врач и другие.
При нашем приближении раздается команда:
- В первую очередь заняться больными. Их освидетельствовать и направить в баню!
- Слушаюсь, гражданин начальник! – по военному, стоя навытяжку, отвечает старший нарядчик из заключенных-бытовиков, здоровый, упитанный парень. На вид ему лет тридцать, одет в новый бушлат, на голове меховая высокая шапка не советского производства, валенки первого срока. Начальник напоминает ему, чтобы баню топили всю ночь, пока не вымоется весь этап и чтобы ни одна вещь, пронесенная в зону, не миновала прожарки.
  На вахте производится обыск. Перетряхивают каждую тряпку. Вещи выбрасывают прямо на снег. Парма не может, чтобы не сострить:
- Пулемет оставил в Эстонии, автомат храниться дома на рояле, а рояль в стирке!..

Вохровец, одетый в овчинную шубу, злобно смотрит на него, явно недовольный шуткой, но молчит и продолжает обыск.   Три больших барака освобождены для нашего этапа. Нары и пол вымыты, но в помещении холодно. Две печки-буржуйки, с длинными железными рукавами, протянутыми вдоль нар, не могут нагреть огромный дощатый сарай, длиной около семидесяти метров. Сплошные деревянные двухэтажные нары местами покрыты инеем, а по углам ледяные наросты. В наш барак поместилось несколько сотен заключенных.
  Получаем инструктаж от нарядчика Колосова, которого все запросто называют Мишей. Два дня отдыхаем. За это время проходим медицинский осмотр, по которому устанавливается рабочая категория, получаем рабочую одежду, постельные принадлежности, формируются бригады, выбираются бригадиры. Назначили двух дневальных из инвалидов, не способных работать на производстве. В их обязанности входило: убирать барак, следить за чистотой, приносить воду, дрова, круглосуточно топить печки, а также щипать лучины для освещения.
  Электричество в лагере отсутствовало. Горели, и то не всегда, керосиновые лампы. Керосин привозили редко и его с трудом хватало на освещение зоны и таких учреждений, как вахта, медпункт, кухня, каптерка. Заключенным приходилось вспоминать дореформенные времена, когда кондовая Русь освещалась лучиной и народ пел: «Ты гори, гори, догорай моя лучина, догорю и я...». Дневальные заготавливали из сосновых чурок большие запасы лучинок и по вечерам их зажигали сидевшие вокруг печек заключенные. За разговором о тяжелом житье-бытье поднимались руки с ярко вспыхивающими и неожиданно быстро потухающими лучинами, наполнявшими дымом и копотью потолок и верхние нары.
- Лучина трещит и разбрасывает искры к несчастью, - печально изрекает сидящий рядом со мной у печки пожилой колхозник из Поволжья Ефим Коробов, в начале войны осужденный за кражу пяти килограммов зерна из колхозного амбара на десять лет лагерей.
- По два года за килограмм, не слишком ли много? – заметил лежащий на соседних нарах Каплинский.
  Меня заинтересовала личность нарядчика Михаила Колосова, кто он в прошлом и почему пользуется таким авторитетом у начальства. Выяснилось, что он такой же заключенный, как и все с шестилетним сроком пребывания в лагере, с той лишь разницей, что в его документах нет и намека на политические преступления, зато фигурируют «мокрые дела», кражи, драки в пьяном виде, которые лагерное начальство расценивает как несерьезные проступки, по сравнению с антисоветской агитацией, под параграф которой подпадает просто сказанное замечание в адрес правительства, советской власти или про неудачи на фронте. Никогда не забуду, как в Вятлаг в 1943 году был доставлен советский офицер Дмитрий Пирогов с десятилетним сроком заключения лишь за то, что, будучи на фронте, он имел неосторожность вслух высказаться о превосходстве немецкой авиации над советской.
  Колосов - свой, доверенный, верный служака у лагерного начальства, самостоятельно распоряжается судьбой заключенных с ярлыком 58-й статьи. По собственному усмотрению снимает с легкой работы и переводит на более тяжелую, безнаказанно оскорбляет, называя нас контриками, фашистами и другими оскорбительными кличками. Власть нарядчика распространяется не только на тех, кто изо дня в день с утра до вечера без выходных вкалывает в лесу. Он царь и бог в зоне лагпункта, распоряжается и диктует свою волю «придуркам». Он шепчет врачу, чтобы тот освободил на три дня от работ заключенного, одарившего его ценным подарком. Своею властью снимает повара и переводит его в бригаду на лесоповал за принесенный ему дневальным плохой обед. Старший нарядчик имел в своем распоряжении дневального, который по существу был у него на побегушках.
  Колосова боялся весь лагпункт, как стукача - доносителя, находящегося в постоянном общении с «кумом» - оперуполномоченным, которому он сообщал обо всем, происходящем в лагпункте и в бараках, о настроениях и недовольствах заключенных. Субстукачами подрядчика являлись дневальные, которые назначались лишь после проведения соответствующей беседы с напоминаниями об ответственности.
  Припоминаю такой случай. Поздно вечером 30 декабря 1941 года, когда в бараке большинство спало, эстонцы небольшой группой собрались в кружок на верхних нарах и приняли решение в канун 1-го января 1942 года по примеру встречи Рождества в камере Кировской тюрьмы устроить проводы старого и встречу Нового года. Об этом сразу же стало известно оперуполномоченному, который на следующий день в сопровождении своего адъютанта-нарядчика, то бишь, Миши, явился в барак и занялся расследованием обстоятельств того, как он выразился, контрреволюционного мероприятия.
- На первый раз, - сказал в заключение «кум», - ограничусь предупреждением и чтобы этого больше никогда не было. Выбросите из головы эти буржуазные замашки, вы здесь находитесь не для празднеств, а чтобы работой и честным трудом искупить вину перед Родиной. Никому из вас не позволено нарушать лагерный режим. Впредь за это отдам под суд!..
  Возвращаясь ко времени приезда нашего в лагпункт, нам официально предоставили отдых. Но отдохнуть было невозможно. То и дело приходили какие-то комиссии, составлялись именные списки. Заключенный, врач из Таллина Шоттер, производил дополнительный медосмотр тех, кто заявлял, что по состоянию здоровья не может выйти на работу. Комплектовались бригады и звенья, происходили выборы бригадиров, по пять человек вызывались в каптерку за теплой одеждой. В каптерке, в небольшом дощатом сарае, был жуткий холод, как на улице. Помещение не отапливалось. Каптер, из бытовиков, встречал недружелюбно. На жалобы, что невозможно померить одежду из-за холода огрызался:
- Подумаешь, холодно, ничего, не замерзнете! В лесу согреетесь!
- Почему даете грязную одежду, – спрашивал Тимофеев, - телогрейка в кровавых пятнах, пахнет керосином...
- А ты хочешь, чтобы пахло французскими духами?.. Зато клопы не заведутся!.. Бери, что дают, а то ничего не получишь...
  Получаю шапку-ушанку с простреленным пулей верхом и следами запекшейся крови, не по росту и полноте залатанные в нескольких местах ватные штаны и замызганный остатками каши бушлат, на плечах и правом рукаве которого пятнами грязно-черного цвета выделялись огромные заплаты. С ужасом оглядываю валенки, которые давно пора списать и сжечь. Ни одного живого места на них нет, как говорится – заплатка на заплатке и заплатку погоняет. Грубо подшитый кусок резиновой шины заменяет подошву. Каптер, выбрасывая рвань на стол, приговаривал:
- Поскорее, не задерживайтесь, видите народ подходит. Освобождайте помещение, в бараке померяете, там и теплее.
Пришедшие за нами эстонцы в ужасе получают такое же дерьмо. На ломанном русском языке один из них пытается объяснить, что валенки настолько плохи, что скоро развалятся.
- Еще тебя переживут, - зубоскалит каптер, - когда загнешься, другой станет с благодарностью носить. А теперь, получил – отчаливай, больно много разговариваешь...

На лесоповале

  Меня записали в 67 бригаду. Несколько латышей, трое русских, остальные эстонцы. Всего в бригаде 30 человек. Все сравнительно молодые, по 30 -35 лет и выглядят неплохо. Я один из самых старших. В шесть часов утра 31 декабря 1941 года нас разбудил, как шутили остряки, малиновый колокольный звон, - обухом большого калуна по рельсе, висевшей у ворот лагпункта. Поднялась небольшая часть населения барака, остальные продолжали лежать. Мучительно не хотелось вставать. Холод гулял по бараку. Дневальные ночью уснули и забыли про топку печей. Как бешенный, с шумом ворвался в барак нарядчик. Посыпался каскад отборных матерных ругательств, со слюной срывавшихся с его уст:
- Поднимайтесь, падлы! Не слышали подъем? Думаете, в санаторий приехали отдыхать на курорт? Ждете, когда я вас угощу дрыном по мозгам?!..
Без стеснения он сбрасывал с нар на пол. Особенно доставалось тем, кто лежал на нижних нарах. Верхние предусмотрительно прижимались к стенам и нарядчику их было не достать. Не обходилось без зуботычин, оплеух и подзатыльников, а кто пытался возражать и требовать человеческого отношения был избит до крови.
  Надевая на ходу казенное отрепье, бежали мы по сильному утреннему морозу, достигавшему 30 градусов, в туалет, отстоявший от барака метров за пятьдесят. Никому из начальства не было дела до того, что в сарае, приспособленном под туалет, не было крыши, ветер гулял сквозь стены с оторванными досками, а вместо пола лежало грязное месиво из снега, земли и человеческих испражнений. Утром и вечером, когда было темно (керосиновые лампы отсутствовали), передвигались в туалете на ощупь, ступая ногами куда попало и, принося в барак заразу и грязь. Туалет был один на весь лагпункт и им пользовались все, здоровые и больные, а среди последних немало было дизентерийных.
  Хлеб выдавался по утрам. Его приносили дневальные в больших ящиках под охраной нескольких человек. Блатные и уркачи совершали набеги за пайками и отобрать их у двух дневальных не составляло труда, благо на дворе было темно и холодно. Мы жаловались начальнику лагеря, вахтенному начальнику, дежурному. Никто из них не обращал внимания на набеги уголовников, считая, по-видимому, их поступки в отношении политических заключенных вполне нормальным явлением. Помню, каким раскатистым смехом заливался нарядчик Миша, когда мы попросили его помочь:
- Правильно! Не будьте раззявами! Так вам и надо!.. По совету «кума» мы выбрали из своей среды пять наиболее здоровых и сильных ребят, которые каждое утро сопровождали дневальных, несших хлеб из хлеборезки в барак.
  У кухонного окна с небольшим прилавком, где происходит выдача пищи, стоит огромная очередь. У каждого в руках котелком и миска для супа и каши. В помещении холодно, как на улице, мороз пробирает до костей. Чтобы не держать в замерзших руках посуду, запихиваем её за пазуху. Проходит немало времени, пока доходит твоя очередь до заветного окошечка и повар, тоже из заключенных, устроенный туда по блату нарядчиком Мишей, нальет баланду, сваренную из Иван-чая (многолетнее травянистое растение из семейства кипрейных, обильно произрастающее на опушках лесов Кировской области) и опрокинет в миску черпак жидкой кашицы (200 граммов), сваренной из ячневой сечки. Без четверти семь утра, ещё совершенно темно, все неохотно, медленно подходят к воротам вахты. Нарядчик и его помощники, словно ищейки, рыщут по рядам заключенных, выясняя, кто отсутствует. Стремительно бросаются обратно в бараки и вместе с дневальными залезают на нижние и верхние нары в поисках укрывшихся от работы. Горе тому, кого найдут нарядчики. Им уготовлена физическая расправа, а вечером, после работы и возвращения в зону, ночлег в холодном карцере.
  Начальник лагеря в своем малограмотном напутственном слове, обращенном к заключенным, напоминает, что все обязаны в дни войны работать, не покладая рук, честно, старательно, тем самым, помогая стране одержать победу над фашистами. Открываются ворота. Стрелки занимают места около нас и произносят набившую оскомину «молитву», о том, как следует себя вести в пути, по приходе на работу, на месте работы... А далее следуют угрозы о стрельбе без предупреждения. За зоной короткая остановка у инструменталки. На сколоченном из горбылей столе лежат топоры, поперечные и одноручные пилы, лопаты. Каждый обязан иметь при себе инструмент и по возвращении с работы в зону вернуть его обратно.
  Вошли в тишину уснувшего в глубоком снегу таежного леса. Холод легко пробирается сквозь рваные валенки. Больно стынут ноги. Нет тепла телу в давно проношенных ватных штанах и залатанных бушлатах. Идем в сосредоточенном молчании, не поднимая головы, механически передвигая ноги, не имея понятия, куда нас ведут и что станем делать. Прошли примерно четыре километра. Дорога, если так можно назвать снежную узкую тропинку, протоптанную впереди идущими, сворачивает влево. Отделяемся от остальных, здесь место работы нашей бригады. Впечатление такое, что стало еще темнее. На ходу задеваем заснеженные ветви елей, осыпающие нас сухой снежной пылью. Лес становится гуще, деревья выше. Ветра не чувствуется, полная тишина.
- Бригада, внимание, - нарушает спокойствие леса зычный голос бригадира, - дальше не пойдем, здесь участок нашей работы. К ней приступим, когда обогреемся. Первое задание – рубите сухостой, собирайте ветки для костра. Дважды командовать не пришлось. В поисках сухостоя разбрелись в разные стороны. Через короткое время запылал яркий костер. С треском горели смолистые еловые сучья. Вокруг стало светло, к небу устремились, в шипящем фейверке окутанные дымом, искры, каждый почувствовал приятное тепло, разливающееся по замерзшему телу. У костра инструктаж с нами проводил высокий, дородный мужчина, как потом я узнал, десятник, из вольнонаемных, в прошлом бывший заключенный, осужденный по 58-й статье и отсидевший в Вятлаге пять лет.
- Вам предстоит из осиновых чураков изготавливать клепку, - негромко говорил он, глядя в костер и поеживаясь от шедшего от него тепла,- Это узкие, длиной один метр, дощечки для выделки бочек, кадушек и т.д. Бригадир должен определить, кто будет валить осину, пилить её на чураки и подносить к рабочему месту, а кто тесать. Тесать желательно тем, кто умеет обращаться с топором. Лучше всего, если это будут столяры или плотники, если они среди вас есть. Первые три дня, вы будете осваивать производство, жалательна, но не обязательна стопроцентная выработка, ну а в дальнейшем ваш паек будет всецело зависеть от того, как вы будете работать.
  По неопытности и с непривычки деревья валили трудно. Еще сложнее было к ним подойти. По пояс увязали в снегу. Дерево требовалось пилить у его основания, а для этого приходилось отбросить немало снега, да и подобраться к самому дереву было задачей не из легких. На свои кожаные перчатки я натянул брезентовые рукавицы, а у других перчаток не было, работали только в рукавицах, которые на морозе обледеневали и становились железными. Поэтому, немного поработав, приходилось бежать к костру, отогреваться и оттаивать рукавицы. Премудрость тесать клепку я так и не познал, зато их споро тесали эстонцы, бывшие хуторяне, для которых работа с топором была в удовольствие.
  Бригадир поручил мне подносить осиновые чураки. Взвалив по штуке на оба плеча, я пропахивал приличную траншею, пока доходил метров 50 – 75 до рабочего места. Ноги проваливались в глубокий, рыхлый снег. Прежде, чем доходил до рабочего места не раз падал, роняя то одну, то другую чурку. Я едва справлялся с заданием. Так продолжалось несколько дней, пока снег притоптался, плечи постепенно привыкли к тяжести, а бригадир не выделил мне в помощь еще двоих.

Раздельная

Ягодный