|
Автор: Виктор Сенча
Правду переварить легче, если резать ее тонко-тонко…
Б. Крутиер
…Есть в Вятских Полянах дом, который знает каждый. Обычная пятиэтажная «хрущевка», каких по всей необъятной матушке-России не счесть. Такие дома пришли к нам из далекой «оттепели». Тем не менее в череде серо-безликих «хрущоб» этот дом особый, потому как именной: «Дом Шрайнера». Для местных жителей своего рода точка отсчета в этом небольшом городе: ведь только они в курсе, как объяснить непонятливому земляку, в каком направлении ему надо идти:
— Знаешь Дом Шрайнера?
— Ну да…
— Так мимо и вверх один квартал…
— Теперь понятно. А то — свернуть за угол, потом влево и вновь куда-то…
Было время, Виктора Карловича Шрайнера знали все. Высокий, статный, серьезный, он трудился начальником отдела на Вятскополянском машиностроительном заводе. А еще этот прямой, как доска, красавец был… немцем.Редкий случай для глубинки, откуда, как говорят, «не близко, чай, до Европы-то».
Но главное заключалось даже не в этом. Просто Виктор Карлович разительно отличался от всех остальных. Если какое собрание на заводе — выступит так, мало не покажется. Бил, что называется, не в бровь, а в глаз. Лупил правду в глаза хоть самому директору, хоть чиновникам рангом пониже; о прочих и говорить не приходится. «И че это Карлыч опять разбушевался?» — негодующе шушукались собравшиеся, хотя прекрасно понимали — прав на все сто!
Только это не все. Когда получил новую квартиру на улице Школьной, и здесь стал быстро наводить порядок. Власти выстроили «хрущевку» аккурат вдоль дороги, по которой автомобили день-деньской так и снуют. Пыль, грохот, гудки… Мамашам с колясками некуда выйти, того гляди — собьют. Собрал Карлыч жильцов, поднял чиновников: а что, если насадить вдоль дороги деревья, а?.. Все призадумались, но согласились. А тот гнет свое: тут бы еще дорожку проложить, у деревьев-то, да асфальтиком пройтись. Хорошо, вздохнули чиновники, дорожку так дорожку. Вот если бы этих дорожек, дожимает Карлыч, было две, тогда точно — ни шума тебе, ни пыли. А деревья неплохо бы в два ряда… Чиновники заупрямились: а жирно, заворчали, не будет? Где такое видано, чтобы перед одним домом сразу две аллеи?! Нет, возражает настырный мужик: делать хорошее для людей не бывает ни лишним, ни жирным. Умрем — потомки за все спасибо скажут.
Потом у тех же чиновников выбил металлические оградки вдоль дорожек. К каждому подъезду — огражденный асфальтовый проход. По фасаду дома — палисаднички, с клумбами и цветочками. Понаставил у подъездов скамейки; жителям в руки пахучие ведра с кисточками — красьте! А заодно — и входные двери.
С ворчунами разговор был особый:
>— Для себя же работаем! Не хочешь для себя — подумай о детях, ведь все для них…
Такой, бывало, покряхтит, но делать нечего. Возьмет лопату ли, грабли — и за работу. Прав Карлыч, для детей же…
Зато, когда деревья подросли, дом утонул в зелени! Перед свежевыкрашенным фасадом с палисадничками и клумбами-цветочками — зеленые аллеи. Красота!
— Как это вам удается? — спрашивали, удивляясь, жители соседних домов.
— Да вот, наш Карлыч приказал… Такой уж у нас председатель непоседливый. Замучил совсем… — пожалуется, бывало, какая-нибудь кумушка, нарочито сделав лицо сердитым. А самой до жути приятно, ведь не каждому выпадает такое — проживать в лучшем в городе доме.
Одним словом, странный какой-то был этот Карлыч. Однажды кто-то повадился в одном из подъездов лампочки выкручивать. Зайдешь в подъезд — темень, глаз выколи. Понятно, уже умыкнули. Шрайнер увидел, вздохнул, а потом вернулся из своей квартиры с лампочкой. Вкрутил, проверил. Благо рост позволял не пользоваться приставной лестницей. Ярко вспыхивает свет — и успокоенный преддомкома уходит.
Через день-другой — то же самое: чик-чик, темнота. Опять схулиганили, оставив подъезд без света. Все — ноль внимания; знают, придет председатель Шрайнер, наведет порядок. Так и есть, пришел, поворчал и лампочку вкрутил. Через какое-то время картина повторяется. Приходит Карлыч с лампочкой, и вновь инцидент исчерпан.
— Виктор Карлович, стоит ли вкручивать? — не раз спросит кто-то из соседей. — Ведь все равно выкрутят…
— Выкрутят — не выкрутят — не наше дело! Непорядок это, бродить в темноте, ясно? Лампочка положена. И она здесь будет! Как и свет, понятно?
— Понятно.
— Ну раз так — тоже присматривайте. Тогда, глядишь, и выкручивать перестанут…
И, действительно, через какое-то время свет в подъездах шрайнеровского дома стал гореть без перебоев. То ли лампочками людишки запаслись до конца дней своих, то ли жители стали бдительнее. А иногда (вообще чудеса!) начали вкручивали лампочки сами, без помощи домкома…
— А че ты хошь? — сказал мне как-то один из земляков. — Немец — он немец везде. Как говорится, с кем поведешься…
* * *
Лет двадцать назад пенсионер Шрайнер переехал в другой дом, поблизости от прежнего. В тот самый, куда въехали и мои родители. Сказать по правде, раньше я о «немце Шрайнере» только слышал, но знаком с ним не был. Теперь же не видеть и не знать нового преддомкома было просто невозможно. То выведет жильцов на посадку кустарников, то организует покраску детской площадки, то еще что-то. Этого бодрого старикана всегда оказывалось слишком много, чтобы не замечать; его хватало на всех и вся — на жильцов, на ремонтников, на чиновников… Почетный гражданин города, он даже успевал заседать в местной городской думе.
И все-таки однажды мы познакомились. Правда, к тому времени мне стало известно еще кое-что из биографии этого человека: Виктор Карлович Шрайнер прибыл в Вятские Поляны после гулаговской юности, проведенной им в печально известном Вятлаге. И вот этот факт меня сильно заинтересовал. Хотя бы потому, что об этом как-то не принято дискутировать — разве что поделиться воспоминаниями в кругу самых близких и надежных. Люди, вернувшиеся оттуда, как правило, немногословны; тайга, тачка и кайло делают людей вечными молчунами. Вернулся — и то ладно. А скольких вокруг себя не досчитался Шрайнер, пока шел к долгожданному освобождению! Оглянуться — пустота от края до края…
Главное в общении с такими людьми — найти надлежащий подход. И это — все равно что идти по болоту. Нельзя оступиться. Такой чуть заметит фальшь — сразу, уйдя в себя, замкнется. А иногда может и вспылить. И окажется прав. Действительно, чего лезешь в душу, если в глазах твоих равнодушный холод, а историю ГУЛАГа знаешь исключительно по американским блокбастерам? Побывавшие там недоверчивы. И в том не их вина. Такими их сделала жизнь и сами люди.
Как бы то ни было, Виктор Карлович мне поверил. А потому на просьбу рассказать о прошлом ответил согласием. Правда, и тут оказался оригинален:
— Завтра, часиков в шесть, приходи-ка сюда, на лавочку со столиком во дворе. Там и поговорим. Сможешь?
— Конечно, — кивнул я. Но на всякий случай поинтересовался: — В шесть утра или вечера?
— Утра, разумеется. Все дела решаются с утреца…
— Для вас не рановато будет?
— Как раз. Да и не помешает никто…
В шесть так в шесть. Утра…
Будильник у изголовья прошелестел в пять сорок пять. Подхожу к окну. Летнее заревое марево ласкает двор. Скользнул глазами на скамеечку и ахнул: Карлыч уже там! Как всегда, в соломенной широкополой шляпе, в отглаженной светлой рубахе, штиблетах. Тихо сидит, меня дожидается.
Хватаю блокнот — и кубарем вниз. При виде меня Виктор Карлович глядит на часы, улыбается:
— Я уж засомневался было, думал, опоздаешь…
— Точность — вежливость королей, ха-ха…
— А мне сегодня не спалось, — продолжает сосед. — Все мысли разные. Вот еще, краску следует яркую подобрать, чтобы этот столик выкрасить, блеклый какой-то… Да и скамейки тоже…
— Ну да, — киваю в ответ. — Надо домоуправление потормошить, пусть придут и покрасят, — отвечаю собеседнику, надеясь произвести на него хорошее впечатление.
— Да уж, эти покрасят! Сам все сделаю, без них, надежнее будет…
Мне ничего не оставалось, как просто улыбнуться…
* * *
Этот битый жизнью человек рассказывал негромко, ровно, без затей, делился тем, что выдавала память — память того, кто не понаслышке знал изнанку бытия. Было тихо. Лишь чирикали воробьи да гомонили, кувыркаясь в теплой сини, радостные ласточки. И еще скрипела, цепляясь за бумажный лист, шариковая ручка, пытаясь успеть за неторопливыми словами рассказчика…
— Село Штрасбург, где я родился, было очень красивым. Аккуратные дома под черепичными крышами, цветочки на подоконниках, гусиные стаи на местном пруду, индюки, куры… Была школа, изба-читальня, МТС, маслобойня, верблюжья ферма; почти все дворы держали коров. За домами — роскошные сады. Была спокойная, размеренная жизнь. Жители — трудолюбивые колонисты, немцы-лютеране; кто-то верил, кто-то — нет. Каждый свободно владел как русским, так и немецким языками. Одним словом, этакая маленькая Германия на территории России.
Через несколько месяцев после моего рождения умер отец. Это случилось в двадцать четвертом, когда вся страна оплакивала Ленина. У матери нас осталось шестеро. Вот так и жили. Впрочем, семья была дружная, как могли помогали друг другу. Когда подрос, поступил в педагогический техникум в Энгельсе. А потом…
Потом началась война. Нападение гитлеровцев на Советский Союз стало для нас, немцев Поволжья, двойным ударом. Мы оказались как бы между молотом и наковальней: с одной стороны — немцы во главе с Гитлером; с другой — свои же, ополчившиеся против всех на свете немцев, в том числе и на нас. Почему? Да потому, что кто-то там, наверху, решил, что немцы Поволжья готовы пополнить ряды Вермахта против Советов. Иначе не появился бы пресловутый Указ о депортации. С него, в общем-то, и начались все наши несчастья. Надеюсь, мы оба понимаем, о чем речь?..
— Конечно…
Теперь считаю своим долгом напомнить уважаемому читателю кое-что из истории вопроса. Начну с известного Декрета Совета Народных Комиссаров РСФСР от 19 октября 1918 года, который заложил правовой кирпичик в фундамент вновь образованной автономной области (поначалу она называлась Трудовая Коммуна) немцев Поволжья, в состав которой первоначально вошли 4 уезда Самарской и Саратовской губерний. С декабря 1924 года государственный статус области повысился: она была преобразована в Автономную Советскую Социалистическую Республику немцев Поволжья (АССР немцев Поволжья, так называемая Немреспублика).
Согласно данным Всесоюзной переписи 1939 года, в Немреспублике проживали 366 685 немцев (более 60 % населения республики). В целом же по Советскому Союзу немецкая диаспора считалась крупнейшей и насчитывала 1 427 222 человека. [2]
Из рассказа В. К. Шрайнера:
— Война для моего народа явилась личной трагедией каждого. Еще бы! Ведь немцев Поволжья чуть ли не отождествили с гитлеровцами! И никому не пришло в голову, что мы такие же советские люди, ставшие частью своей страны. В первые дни войны многие немцы ушли на фронт, в том числе добровольно. И до того, как вышел кровавый Указ о депортации, многие из них отдали жизни за советскую Родину. Сотни находились в госпиталях. На фронтах Великой Отечественной без вести пропали три моих брата. Они тоже защищали Отчизну, которая у нас была одна…
Ближе к осени сорок первого в село приехали грузовики. В кузовах — вооруженные солдаты. Это были части энкавэдэ. Накануне сообщили: будут выселять, быть готовыми к отъезду, на сборы — сутки; с собой взять минимум вещей, дома не закрывать. Было страшно. Один из солдат с винтовкой встал на пороге материнского дома: выходи с вещами! Потом отправили всех на станцию и загрузили в холодные вагоны без всяких удобств. Паровозный гудок — и эшелон тронулся. Куда, зачем, на сколько — ни слова. Люди, онемев от страха, только жались друг к другу.
Помню, когда покидали село, родной Штрасбург обезлюдел. Мычали недоенные коровы, выли собаки, разбежалась испуганная скотина… Плачут дети, причитают женщины. Обезумевших собак тут же пристреливают солдаты. В некоторых садах для каких-то нужд вырубали яблони. Страшное зрелище. Стон стоял над Штрасбургом…
* * *
«Принято по ВЧ
Народному комиссару внутренних дел СССР
Генеральному комиссару государственной безопасности товарищу БЕРИЯ
За 8.IХ-с. г. по бывшей Республике Немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей погружено и отправлено 12 эшелонов, 2 парохода и 3 баржи с переселяемыми, в общей сложности 8442 семьи, или 33 406 чел. Всего погружено и отправлено с начала операции 42 381 семейство, или 185 089 человек. <…>
7 сентября на барже № 063, стоявшей на Астраханском причале в ожидании отправки в Гурьев, среди немцев-переселенцев был распространен провокационный слух, что будут топить в море, это вызвало паническое настроение у некоторых переселяемых. Принятыми мерами наведен порядок <…>.
За время операции арестовано антисоветских лиц 322 чел., из них Саратовским УНКВД — 88 чел., Сталинградским УНКВД — 52 чел., в б. Республике Немцев Поволжья — 182 чел. Намечено к аресту 13 чел.
И. СЕРОВ
2 ч. 45 мин. 9/IХ-41 г.».[3]
В. К. Шрайнер:
— Почти месяц везли куда-то на восток; куда точно — никто не знал. В пути печки в вагонах топили чем попало — в ход шло все: кизяк, перекати-поле, ветродуй… Когда прибыли в Красноярск, начались первые заморозки. Сибирь, осенняя хмарь. С каждым днем становилось все холоднее. Конечный пункт —[4], на реке Чулым. Оттуда нас доставили в деревню Ададым. Потом стали расселять по домам и квартирам, где, к слову, до нас уже разместились сосланные латыши. Стоит ли говорить, что вновь прибывших те приняли не особенно радушно? Через какое-то время нам объявили, что будем заниматься разработкой известняка. Нелегкая, скажу, работенка…
В Красноярском крае я пробыл полгода. В январе 1942 года нас загрузили в вагоны — и ту-ту! Холод в товарняке ужасающий! Печурки топить нечем — ни дров, ни угля. Где-то раздобыли гудрон, вот им и топили. Об антисанитарии даже не буду говорить…
День 12 февраля я запомнил на всю жизнь. Мы остановились на какой-то станции. Когда выглянул, заметил большой кусок фанеры, на котором углем было нацарапано: «п. Лесной».
Вот и приехали…
Что же произошло? Через каких-то пятнадцать лет, во времена так называемой «оттепели», все это назовут одним словом — «репрессии». В случае с Виктором Шрайнером это была этническая депортация — выселение с обжитых мест советских немцев Поволжья.
По данным Министерства госбезопасности СССР, в период с 1936-го по 1951 год более 3 600 000 человек в Советском Союзе были репрессированы по национальному признаку.[5]
С самого начала акция была незаконной. Достаточно сказать, что Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года № 21-160
«О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» появился на день позже ведомственного нормативно-правового акта НКВД — приказа НКВД СССР № 001158 «О мероприятиях по проведению операции высылки немцев из Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей» от 27 августа 1941 года. И это говорит о многом — в частности, о том, что правовая составляющая в данном случае вяло плелась за репрессивной: сначала дело, потом — право; сперва осуществить, потом — обосновать.
Что этнические депортации являлись именно репрессиями, указывают хотя бы следующие особенности. Во-первых, их внесудебный характер. Депортировали исключительно по национальному признаку. Никаких судов! Причина депортации — немец. И в этом была вся вина. Хотя общеизвестно, что вину может определить суд — и только суд.
Во-вторых, списочность, присутствовавшая в период проведения депортации: людей выселяли поименно, согласно заранее составленным спискам. И в-третьих, создание для большой массы людей изначально тяжелых (зачастую — неприемлемых!) условий жизни, которые с полным правом можно было назвать условиями выживания.
Коллективная вина требовала коллективного наказания!
Самое интересное заключалось в том, что переселение рассматривалось как добровольная акция. То есть немцев как бы и не выселяли вовсе — они сами переезжали!Принудительным переселение становилось лишь для тех, кто отказывался куда бы то ни было уезжать из дома. Людям делалось предложение, от которого они не могли отказаться. (Где-то мы это слышали, не правда ли? Не подскажете, где?)
В «Инструкции по проведению переселения немцев Поволжья», утвержденной народным комиссаром внутренних дел Союза ССР Берией (предназначалась для исполнения на местах), было все, что называется, разложено по полочкам. Приходится признать, тов. Лаврентий Павлович Берия свой хлеб с маслом-икоркой и наркомовской рюмкой отрабатывал честно и за пару лет после «ежовых рукавиц» сумел из энкавэдэшной зазубренной секиры создать отточенный кинжал. Бериевский клинок бил больно, с молниеносной быстротой. Относившийся к службе с должным уважением, нарком того же требовал и от подчиненных; Берия терпеть не мог оплошностей. Поэтому от ленивых-нерадивых система в лучшем случае избавлялась (в худшем — растаптывала).
Так вот, на «Инструкцию по переселению» тов. Берия потратил достаточно времени, чтобы внести ряд важных поправок и исправлений. Слишком серьезной была задача, возложенная Хозяином на органы НКВД. Малейший промах или недооценка могли сорвать всю операцию. И причин для беспокойства было предостаточно. Потому что имелисьнюансы. Как следует из ведомственных секретных документов (ныне рассекреченных), выселяли не всех немцев. Жизнь ни в какую инструкцию не уложишь, исключения бывают во всем. В те дни, когда гитлеровцы дошли до Смоленска, ошибаться было непростительно. Поэтому каждую строчку «Инструкции» Лаврентий Павлович зачитывал чуть ли не под лупой.
Например, как быть, если состав семьи сложный — скажем, муж немец, а жена — русская; или наоборот? В пункте первом Перечня лиц, проживающих в немецких семьях, переселение которых не обязательно, сказано, что «в семьях, где глава семьи (муж) не является по национальности немцем, а жена — немка, в таком случае семья не выселяется». Кажется, ничего особенного, однако подобное решение далось наркому не так легко. В проекте «Инструкции», адресованном генералу НКВД Серову, сохранились правки Берии по данному вопросу.
Так, пункт 1 первоначальной редакции гласил: «Члены семей, не являющиеся по национальности немцами, переселению не подлежат, но могут, по их согласию, следовать с остальными членами семьи. Например, русская гражданка, вышедшая замуж за немца, в принудительном порядке выселению не подлежит, но может следовать с мужем добровольно». Данный пункт Лаврентию Павловичу не понравился, и на его место он вписал предыдущий вариант, который также отредактировал: вместо «в таком случае жена может быть оставлена» изменил на
«в таком случае семья не выселяется».[6]Как результат доработки документа — сотни смешанных семей, которым удалось избежать безжалостной депортации. Хотя, вне всякого сомнения, лучше было бы вообще никого не выселять…
Как мы понимаем, без всесильного ока ВКП(б) и ее Рулевого тов. Сталина обойтись никак не могло. За день до появления Приказа НКВД имело место секретное Постановление Совета Народных Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) от 26 августа 1941 года № 2056-933сс «О переселении всех немцев Республики немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей в другие края и области», согласно которому почти полмиллиона (около 480 000 человек) этнических немцев предписывалось депортировать из указанных в документе областей. В том числе, указывалось в Постановлении, «членов ВКП(б) и ВЛКСМ». Говорить о детях и стариках вообще не приходится…
В сентябре 1941 года вышел еще один распорядительный акт — Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 сентября 1941 года «Об административном устройстве территории бывшей Республики немцев Поволжья». В соответствии с ним, бывшая Республика немцев Поволжья ликвидировалась, а ее территория разделялась и передавалась по частям двум соседним областям — Саратовской и Сталинградской (ныне Волгоградской).
За два дня до этого, 5 сентября 1941 года, от исполнения своих обязанностей были освобождены председатель Президиума Верховного Совета АССР НП
К. Гофман, Председатель Совнаркома АССР НП А. Гекман и третий секретарь обкома ВКП(б) Г. Корбмахер. Через несколько дней двое последних будут исключены из партии и сосланы вместе со всеми…
Законностью даже не пахло. Лишь через несколько лет на депортированных заведут личные дела. Впрочем, властям тогда было не до «законности»: враг рвался к Москве, крушил оборону на Юге, нацелился на Ленинград. Страна обливалась кровью. В этой обстановке ЦК партии принял решение обезопасить тылы. Партийная установка была проста: каждый поволжский немец рассматривался как потенциальный пособник гитлеровской Германии. Таким образом, большевики считали депортацию немцев Поволжья исключительно превентивной мерой.
И это при том, что тысячи поволжских немцев вместе со своими сверстниками других национальностей — русскими, татарами, евреями и пр. — осаждали военкоматы, требуя отправки их на фронт, и героически сражались (и погибали!) в рядах Красной Армии. Известно, что в первые дни войны (с 13 июля по 15 августа 1941 года) в Немреспублике в отряды народного ополчения записались 11 193 человека, в том числе — 2635 женщин.>[7] В годы войны девять немцев стали Героями Советского Союза.[8]
О том, что после выселения бывших немецких колоний экономике страны был нанесен колоссальный материальный ущерб, говорить просто не приходится. Экономика Поволжья буквально рухнула…
* * *
«...По информации начальника оперчекистского отдела Вятлага НКВД известно, что в начале февраля 1942 года из Барнаула и Красноярска в распоряжение Вятлага будут поступать строительные колонны из немцев в количестве 7000 человек. Лагерь для приема указанного количества немцев не подготовлен. Помещение для размещения колонн в лагере имеется, но совершенно нет постельной принадлежности, обмундирования и не имеется никаких запасов продуктов питания. Изыскать все это на месте возможностей нет... Руководству Вятлага совершенно неизвестен режим содержания немцев, охраны и трудового использования...»
Из спецдонесения начальника УНКВД по Кировской области капитана госбезопасности Шустина.[9]
— Через какое-то время нас доставили в шестой лагерный пункт, станция Брусничная, — продолжает Виктор Карлович. — Это был Вятлаг, столицей которого считался поселок Лесной.[10] Меня, семнадцатилетнего мальчишку, угнетало одно — непонимание происходящего. Без суда и следствия, без предъявления какого-либо обвинения — кинули в товарняк и увезли. Мы считались не осужденными, а «мобилизованными в рабочие колонны». Каково? Четырнадцать лет в лагерях!
Чем занимались? — спрашиваешь. Работали. Много и тяжело. Для всех мы были «трудармейцами». Известно, что в годы войны была создана так называемая «Трудармия», куда как раз и входил контингент спецпоселений. Подъем — ни свет ни заря; потом завтрак. Кормили очень плохо, особенно первое время, голодали. К семи утра уже получена разнарядка. Обед — после работы, вечером, когда уже и сил-то никаких не оставалось.
Вкалывали, как рабы, — по шестнадцать часов в сутки! На разработках месторождений, на лесоповале, прокладке дорог, копке траншей для всякого рода коммуникаций; много чего делали. Одно слово — дармовая рабсила. А из всех прав имелось только одно — право на подневольный труд. Условия, в которых мы прозябали, были ужасающи! Скученность, завшивленность, высокая заболеваемость — туберкулез, фурункулы, цинга… Каждый второй — доходяга. Порядок поддерживали всеми силами, без этого никак; дежурства и прочее. Наши условия были даже ужаснее, чем у обычных зэков. Смертность зашкаливала! Люди умирали сотнями. Причем большинство из нас даже не были осуждены. За что умирали? — спрашивается. Зэков, отбывавших за мелкие бытовые преступления, могли отправить на фронт, искупать вину кровью. У нас же не было и такой возможности. Мы же были немцы — значит, враги по определению…
Осенью 1941 года, в соответствии с приказом Ставки Верховного Главнокомандования, из действующей Красной Армии были отозваны («изъяты»), а затем отправлены в «Трудармию» все военнослужащие немецкой национальности, коих оказалось несколько десятков тысяч. К 1945 году в спецпоселениях (без учета умерших) проживало 33 626 человек.[11]
Что же это была за «Трудармия» такая? Все началось с того, что с января 1942 года в приказах НКВД появилась особая категория — «мобилизованные немцы». Они же — «трудармейцы». Мобилизовывались немцы-мужчины в возрасте от 17 до 50 лет. Но не в Красную Армию, а в так называемые «рабочие колонны». За время войны было четыре волны мобилизации. В октябре 1942 года — дополнительная мобилизация: помимо мужчин в возрасте от 15 до 55 лет теперь на лесоповалы отправляли и женщин от 16 до 45 лет (кроме беременных и тех, кто имел детей до трех лет). В 1943 году уже «мобилизовались» инвалиды, беременные, старики и 14-летние подростки.
За время существования «рабочих колонн» (с сентября 1941 года по январь 1946 года) через них прошло 316,6 тысяч[12]
Такой огромной численностью «трудармейцев» следовало грамотно управлять. Известно, что на службе в «Трудармии» были задействованы тысячи солдат и сотни офицеров. Спецконтингент размещался в десятках лагерей; среди них было много женщин и детей.
Сформированные рабочие батальоны были включены в систему НКВД—МВД. Размещались «рабочие колонны» как в специальных зонах, так и в лагерях — за колючей проволокой с вооруженной охраной. Проживали в бараках. «Трудармейцев» использовали для тяжелого дешевого труда, в том числе — в сложных климатических условиях и на вредных производствах — на лесоповалах, стройках, промышленных предприятиях, строительстве железных дорог и пр. Де-юре спецпоселенцы не относились к заключенным, однако де-факто от последних ничем не отличались.
И лишь в январе 1945 года вышло Постановление Совнаркома СССР от 8 января 1945 года № 35 «О правовом положении спецпоселенцев», которое (наконец-то!) юридически закрепило повседневную жизнь двухмиллионной армии спецпоселенцев. Трудоустройство последних курировали две властные структуры — местные Советы (по согласованию с органами) и сами органы НКВД—МВД—МГБ.
«…Лагеря стали гигантским экономическим предприятием, — писал
С. Кузьмин, — основанным на принудительном (рабском) и дармовом труде заключенных. Человек в лагерях стал никем и ничем — удобрением для гигантских садов будущего, которые расцветут в светлом социалистическом раю».
В 1946 году «Трудармия» была ликвидирована, а ее «бойцы» переведены на положение обычных спецпоселенцев. Зачастую это ничего не меняло: многие из них оставались работать в тех же организациях, где вкалывали до этого.
Спецпоселками управляли комендатуры ОГПУ—НКВД (позже — МВД—МГБ). Во главе каждой из них стоял комендант, обладавший всей полнотой гражданской власти. По данным на 20 июня 1952 года, в северных районах Кировской области размещались 19 спецкомендатур с 9077 спецпоселенцами.[13]
К слову, на спецпоселенцев распространялись все «прелести», связанные с нарушениями трудовой дисциплины тех лет: наказания, лишения, побои. За малейшее трудовое или дисциплинарное нарушение можно было в одночасье перешагнуть из разряда спецпоселенцев в разряд уголовных зэков. Впрочем, фактически они и были зэками, ведь от последних депортантов отличало разве что отсутствие внутренней зоны на территории спекомендатуры, которая имела те же параметры передвижений, ограниченные мышеловкой «жилая зона — производственная зона». Пересечение границ спецкомендатуры приравнивалось к побегу. Согласно Указу от 26 ноября 1948 года, за побег определялось наказание в 20 лет каторжных работ.
Кто сказал, что это были не зэки?..
Из рассказа В. К. Шрайнера:
— Весной сорок второго, в самый тяжелый период войны, на Вятлаг обрушился страшный голод. Все продовольствие отправлялось на фронт. В лагерях люди умирали, как мухи. У нас за ночь кончалось по шесть человек. Позже узнал, что в ту зиму Вятлаг потерял треть от общей численности.
Картина такая. После подъема смотришь — некоторые не встают; приглядишься — а на нарах окоченевший труп. Хоронить выносили за территорию. Землю, конечно, никто не ковырял, зарывали в сугробы, до весны. С мертвых снимали одежду, закапывали голыми, в одних кальсонах. Когда начинались первые оттепели, появлялось воронье. Черные тучи. С потеплением на кладбище снаряжались специальные команды, копавшие могилы. Помню, как-то прибыла по этому поводу высокая комиссия, серьезные чины. По указанию этой комиссии умерших стали укладывать по двое валетом в деревянные ящики и лишь после этого закапывать в землю.
Что такое голод, мне не забыть никогда. Голодал так, что скулы сводило. Впрочем, не только я — все. При моем росте сто восемьдесят семь есть хотелось постоянно; ходил, как тростинка, шатало. Каждый выживал, как мог и насколько хватало сил. Собак и кошек в лагере не было. И вот, дежуря по ночам, приспособился… бить крыс. Втихаря поймаешь, шкурку снимешь, хвост отрежешь и… И в консервной банке сваришь. Какое-никакое мясо. А мясо — это жизнь. Возможно, оно меня и спасло.
Как-то в десять вечера поверка. Надо же случиться, проверяющий унюхал мясной запах. Что за чертовщина — откуда?! Стали искать и наткнулись… на крысиные хвосты. Началось дознание, быстро вышли на меня; вывели, так сказать, на чистую воду. Пришлось во всем сознаться, что ж теперь… Медлить с расправой не стали, быстренько поместили в карцер. Был у нас такой. Домик из тонких бревен, промерзающий насквозь. Пол — из необработанных жердей. Ни стола, ни стула — ничего. Ни лечь, ни сесть. Карцер, он и есть карцер…
На следующий день зачитали предписание: отправить в штрафной лагерный пункт номер четырнадцать. Штрафной лагпункт — это, по сути, лагерь в лагере, где выжить еще труднее. Там гибли постоянно. С раннего утра до темноты — тяжелая работа, в основном лесоповал. Утром и вечером проводится тщательный обыск, или шмон. Имелся, конечно, и карцер — такой же холодный, попадая в который, полностью лишаешься горячего — только хлеб и холодная вода. Кусочек хлеба в триста граммов… Когда нет горячего, пусть даже жидкой баланды, очень тяжело — холодно и слабеешь на глазах.
Начальником штрафного лагерного пункта оказался какой-то военный в пенсне, фамилию не помню. Ознакомившись с моим «досье», стал расспрашивать:
— Из шестого?
— Ну да…
— Шкурки хорошо обделываешь?
— Умею.
— Сможешь организовать в лагере производство шкурок на складе?
— А то…
— Тогда будешь работать с Ваннером. Да, и предупреждаю: с мясом будь поаккуратней. Ваннер не даст тебе с голоду умереть, накормит…
Так я очутился под началом немца Ваннера. Он меня тогда здорово поддержал. В течение года тем и занимался, что ловил крыс для шубок. И неплохо в этом деле поднаторел, став настоящим специалистом по изобретению крысиных ловушек.
Потом был лагерный пункт номер двенадцать, станция Има. Туда меня отправил тот самый Ваннер. В этом лагере много вкалывали, зато были хорошие врачи и продпосылки. Запомнил одного врача по фамилии Утцал — сердечный был, помогал всем. В двенадцатом лагпункте занимались лесозаготовками — это было основное предназначение Вятлага. За ударный труд, как уже сказал, могли поощрить так называемой продпосылкой, представлявшей из себя американские ленд-лизовские консервы.
Если считать, всего в Вятлаге поменял восемь лагерей. Как-то скрутила цинга. С того света меня буквально вытащил другой прекрасный доктор — Кальмбах, Эдуард Иванович.
Начальников повидал всяких. Были неплохие, но встречались и настоящие звери — могли за какую-нибудь провинность расстрелять на месте! Не вру, были такие. Мне как-то повезло, ни с одним из подобных негодяев не схлестнулся…
* * *
«CОВEPШEHHО СЕКРЕТНО
Справка
По состоянию на 1 июля 1951 года в местах поселений находится 1.155 815 чел. спецпоселенцев немцев, в том числе детей до 16-летнего возраста — 396. 047 человек…
ЗАМ.НАЧАЛЬНИКА 9 УПР. МГБ СССР
Полковник ПРОСКОРЯКОВ
НАЧАЛЬНИК 4 ОТДЕЛЕНИЯ 3 ОТДЕЛА
Майор КУРОЧКИН
26 октября 1951 года.[14]
На 1 января 1949 года на территории Кировской области находилось 8779 спецпоселенцев, из которых немцы составляли 6311 человек (три четверти); в то же время оуновцев (бандеровцев) и власовцев зарегистрировано гораздо меньше: 1948 и 55 соответственно.[15] (После войны на положение спецпереселенцев были переведены «власовцы» и «оуновцы».) К январю 1953 года количественный состав спецпоселенцев в СССР достиг 1 810 140 человек, из которых доля немцев — 778 975 человек (43 %), то есть почти половина. К слову, бандеровцев, оказавшихся за колючкой, на этом фоне не так много — всего 163 653 человека (9 %).[16]
В июне 1953 года министр внутренних дел СССР Берия в докладной записке на имя Председателя Совета Министров СССР Г. М. Маленкова предложил «отменить специальные поселения „навечно“». В ней же Лаврентий Павлович предложил в первую очередь освободить спецпоселенцев-немцев и граждан зарубежных государств.
Хрущевская «оттепель» пахнула воздухом свободы для сотен тысяч спецпоселенцев. Однако освобождение получилось сродни депортации — через пень-колоду: без предварительного согласования, волюнтаристски. И при этом — массово и сверхоперативно. То же самое касалось и бериевской амнистии, оказавшейся большой ошибкой. В течение каких-то трех месяцев амнистировали почти половину заключенных лагерей (более миллиона из 2 500 000 человек), чей срок заключения был меньше пяти лет. Обезумевшие зэки, выйдя на свободу, устроили населению страны кровавую баню.
Но и это не все. В 1955-м Советский Союз стал возвращать в Германию пленных гитлеровских солдат. Сотни эшелонов двинулись к западным границам страны. Тогда же, на волне потепления между немецким канцлером Аденауэром и советским послесталинским руководством, вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 декабря 1955 года «О снятии ограничений в правовом положении с немцев и членов их семей, находящихся на спецпоселении», в соответствии с которым первыми из депортированных подлежали освобождению именно немцы-спецпоселенцы.
И опять не обошлось без накладок. За три месяца до этого вышел другой Указ (от 17 сентября 1955 года), освобождавший из лагерей фашистских пособников (даже тех, кто служил «в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях»). Пока спецпоселенцы продолжали валить лес, гитлеровские прихвостни, прихватив вещмешки, выходили на свободу.
Обиднее всего было то, что вместе с невиновными спецпоселенцами путь к свободе получали отпетые негодяи и головорезы — власовцы, бандеровцы и прочие «пособники». Получилось так, что «трудармейцев», ковавших в тылу победу Красной Армии, сравняли с гитлеровской нечистью…
В. К. Шрайнер:
— В начале марта пятьдесят третьего пришло известие о смерти Усатого. Это сейчас о нем можно так говорить. А в те годы — попробуй-ка! Сталина уважали, потому что в него безгранично верили. И не следует забывать, какую войну выиграли, миллионные жертвы. О смерти генсека нам объявили перед строем. Стояли, понурив головы, с кепками в руках. Невдалеке гудел паровоз. Вот и вся траурная церемония. После смерти вождя у всех появилась какая-то надежда на лучшее, во что хотелось верить. Стали ждать — вот-вот забрезжит рассвет, наступит улучшение. Но ничего не менялось — те же пайки, графики работ, высокие нормы выработок.
И так продолжалось до пятьдесят пятого. Именно тогда сняли охрану. Поселился на квартире, стал лучше питаться. Но из Кировской области выезжать было запрещено. Какое-то время жил в Фаленках, где была хорошая столовая. Эта столовая многих тогда выручила. А потом началась совсем другая жизнь…
Мою мать депортировали в Алтайский край. Амнистировали, как и всех нас, лишь после смерти Усатого. Как-то в разговоре один знакомый, тоже немец, рассказал, что встречал пожилую немку из депортированных, которая разыскивает своего младшего сына; якобы он постоянно ей снится по ночам. Узнав об этом, пошел в управление и добился, чтобы ее разыскали. Невероятно, мать не только нашли, но и привезли ко мне, причем — в сопровождении офицера! Разыскивали недолго: в январе побеседовал, а в июне маму уже привезли. С ней мы и приехали в Вятские Поляны. И на этом моя лагерная жизнь закончилась. Все это было ужасно…
Полностью меня реабилитировали только в девяносто втором, после «перестройки». Взамен загубленной молодости Вятлаг пожаловал мне единственное — клочок бумаги. Вот и все. Но я не ропщу. И благодарен судьбе, что остался жив…
«Клочок бумаги»:
«СПРАВКА
Выдана Шрайнеру Виктору Карловичу, 1924 г. р., в том, что он с 17 февраля 1942 года по 16 декабря 1955 года был на спецпоселении».
* * *
После нашего разговора прошло несколько лет. Годы брали свое. Все реже и реже я видел Виктора Карловича на скамейке во дворе родительского дома. Поговаривали, болеет — сердце пошаливает. Зато, когда по приезде мне удавалось вновь увидеть этого удивительного оптимиста, я не мог с ним наговориться. Особенно его волновала общественная жизнь Вятских Полян — города, ставшего для этого человека второй родиной. Была мысль: вместе с Шрайнером посадить рядом со столиком, за которым он любил сиживать, какое-нибудь деревце — например, сосну. Жаль, не успели.
Однажды мне сообщили, что Виктора Карловича не стало. И будто оборвалась некая незримая нить, связывающая прошлое и настоящее. Был человек — и нет человека. А с ним закрылось окно в другое пространство — в живое прошлое. В данном случае — в страшное прошлое страны: с тайгой, лесоповалами, лагерной колючкой и вышками, — имя которому ГУЛАГ.
И лишь скамейка со столиком во дворе девятиэтажки по-прежнему напоминает мне о нем. О негнущемся человеке, прожившем непростую жизнь поволжского немца в самый трагичный для своего народа период. Не каждому посчастливилось пройти этот путь до конца. Но Виктор Карлович Шрайнер прошел его от звонка до звонка. Вятлаг стал горнилом всей его жизни.
1. Поселок Ромашки, бывшее название — Штрасбург (нем. Straßburg), — населенный пункт в Палласовском районе Волгоградской области, административный центр Ромашковского сельского поселения. Основан в 1860 г. как немецкая колония. До 1927 г. село имело два названия: неофициальное немецкое Штрасбург и официальное русское — Ромашки; с 1927 г. селу Ромашки Палласовского кантона в составе Автономной республики немцев Поволжья было присвоено название Штрасбург. После депортации немцев в 1941 г. село отошло к Сталинградской области. В апреле 1942 г. Штрасбург был переименован в Ромашки.
2. Бердинских В. А. Спецпоселенцы. Политическая ссылка народов Советской России.
М., 2005. С. 308.
3 ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 85. Л. 34—35.
4. Южнее Ачинска, в 30 км от него.
5. Бердинских В. А. Указ. соч. С. 15.
6. Сталинские депортации. 1928—1953 / Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева. Составители: Н. Л. Поболь, П. М. Полян. М., 2005. С. 298.
7. Там же. С. 276.
8. Там же. С. 275.
9. Бердинских В. А. Указ. соч. С. 390.
10. Осенью 1937 года в Рудничном (Кировская область) было создано Управление Вятского ИТЛ в системе ГУЛАГа. В то же время вдоль линии железной дороги началось сооружение лагерных пунктов: № 1 (поселок Рудничный), № 2 (поселок Сорда), № 3 (станция Малый Созим), № 4 (пос. Полевой-2), № 5 с примыкающим лесозаводом (станция Лесная), № 6 (станция Брусничная), № 7 (пос. Ягодный), № 8 (пос. Заречный), № 9 (станция Мурис), № 10 (станция Фосфоритная), № 11 (станция Верхнекамская) и № 12 (станция Има). Основным назначением Вятлага являлось освоение лесных массивов, расположенных на водоразделе рек Камы и Вычегды; участие в строительстве крупного гидроэлектроузла на реке Вычегде, а также обеспечение рабочей силой строящегося Кайского целлюлозного завода. В январе 1938 года Вятлаг принял первый этап с заключенными.
11. Указ. соч. С. 323—324.
12. Герман А. А. История Республики Немцев Поволжья в событиях, фактах, документах. М., 2000. С. 144.
13. Бердинских В. А. Указ. соч. С. 78.
14. Там же. С. 306.
15. Там же. С. 78.
16. Там же. С. 34.
| 
